Петр Павленко - Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Карета Вимбы мечется по узким переулкам…
Кучер все сильнее хлещет храпящих, загнанных лошадей.
Все быстрее мчится карета…
Все уже переулки на пути Вимбы…
Дворец Мейендорфа. Потерявший свою обычную респектабельность, Вимба вбегает наверх по лестнице и, запыхавшись, входит и приемную.
На пороге его встречает Ангелов и жестом показывает в сторону окна. У высокого окна, сдвинув брови, молча стоит барон фон Мейендорф и смотрит на мощную демонстрацию, проходящую по площади.
Сквозь закрытое окно ясно доносится громкое пение «Варшавянки».
Вимба подходит к Мейендорфу и растерянно спрашивает:
— Ваше превосходительство… господин барон… Что же это такое?.. Бунт?.. Или революция?..
Мейендорф невозмутимо спокоен.
— А… милейший Вимба!.. Нет, пока… это только прогулка на свежем воздухе… Это очень полезно, особенно для некоторых… кто гуляет в последний раз…
Вимба в изнеможении опускается в кресло.
Барон морщится и с кислой улыбкой говорит своему посетителю:
— Вимба… выпейте воды… У вас очень противная манера стучать зубами…
14Комната для свиданий в рижской тюрьме. За проволочной сеткой стоят арестованные. На некотором расстоянии — вторая сетка, за которой видны пришедшие на свидание родственники и друзья.
Между сетками медленно прогуливается тюремный надзиратель.
Пожилая женщина, стараясь быть спокойной, громко шепчет, вцепившись руками в сетку:
— Береги себя, Мартин… О нас не беспокойся, как-нибудь проживем. И ни о чем не жалей!
Рядом быстро говорит молодая женщина в аккуратном клетчатом платочке.
Она пытается быть оживленной и бодрой:
— Мне уже обещали работу, может быть, на будущей неделе… А Велточку я отправлю к бабушке, на хутор… Так будет лучше.
Старик-рабочий со слезами на глазах молча смотрит на сына: он не в силах произнести ни одного слова.
Немного поодаль от старика к проволочной сетке прильнула женщина с грудным ребенком.
— Маленький теперь тихий, спокойный. А Васенька уже начал ходить… Если позволят, я в следующий раз возьму его с собой.
Медленно шагает между сетками надзиратель. Он совершенно спокоен — он привык.
Наконец за сеткой появляется Аспазия. Откинув вуаль, она кристально глядит на Райниса.
Райнис похудел, глаза его глубоко запали.
Аспазия следит за проходящим мимо надзирателем и торопливо передает:
— …В ту ночь, когда тебя взяли, были большие аресты… Арестованы Петерис, и Александров, и Калниньш… Только Дора успела уехать…
Райнис спокойно отвечает:
— Это я знаю.
Аспазия с горечью добавляет:
— Вот видишь — все случилось так, как я говорила… Но ты меня не слушал… Ну, ничего…
Она все пристальнее рассматривает Райниса.
— Ты похудел… у тебя очень усталые глаза… ты себя плохо чувствуешь?..
— Нет. Я себя отлично чувствую… Сначала я страшно тосковал, метался: три шага вперед, три шага назад… а потом начал работать над Лермонтовым… Ты знаешь, я почти закончил перевод «Демона»…
Аспазия одобрительно кивает головой.
— Да, это очень хорошо… Сейчас это может помочь…
Райнис с огромной нежностью смотрит на Аспазию.
— Я бесконечно счастлив, что ты пришла… что я тебя вижу…
— Да?.. Милый…
— Моя дорогая…
После паузы Райнис откидывает со лба спутанные волосы и закрывает глаза рукой…
— Меня одолевают мысли… Мне хочется писать и писать… Я задумал пьесу — я хочу рассказать о борьбе, которая не может окончиться, пока существует добро и зло!..
Мимо них проходит надзиратель. Аспазия пытается переменить разговор.
— Ян, у нас всего несколько минут… Нам нужно условиться…
Но Райнис ее не слушает.
— Подожди!.. В этой пьесе я хочу показать, что борьба Лачплесиса продолжается… Да, да, продолжается!.. Я, быть может, назову это «Огонь и ночь…» Как ты думаешь, дорогая?..
Аспазия еще более настойчиво твердит свое:
— Это хорошо… Но, Ян, послушай… не будем тратить на это время… Сейчас речь идет о твоей судьбе… Твое дело выделено, оно будет слушаться отдельно…
Райнис с удивлением перебивает:
— Отдельно?.. Почему отдельно?
— Мне удалось этого добиться — тебя будут судить одного… Как поэта… понимаешь?.. Я пригласила самого лучшего петербургского адвоката…
Райнис удивлен.
— Ничего не понимаю… Откуда у тебя такие деньги?
Он всматривается в лицо Аспазии и вдруг, поняв, ласково улыбается.
— А-а… ты продала свои серьги?
Аспазия машинально проводит рукой по щеке.
— Это пустяки… У тебя много друзей, Ян… Очень много друзей… Они собрали деньги…
Райнис неодобрительно говорит:
— Рабочие гроши? Для меня… Ну, зачем это?
Раздается звонок.
Старший надзиратель громким деревянным голосом распоряжается:
— Кончать разговоры. Время свидания истекло.
Аспазия впивается руками в решетку.
— Ян, дорогой, слушай меня внимательно… У нас очень мало времени… Запомни — тебя будут судить как поэта, только как поэта… Ты понимаешь, как ты должен вести себя на суде?.. Ты меня не слушаешь, Ян…
Райнис смотрит на Аспазию, как будто хочет надолго запомнить ее лицо.
— Я слушаю…
Посетители по одному направляются к выходу. Аспазия беспокойно оглядывается по сторонам и многозначительно переспрашивает:
— Ты меня понял?
Поэт улыбается трогательно и нежно:
— Я… понял…
15Широкие коридоры и лестницы в здании Окружного суда, где происходит суд над Райнисом. Все кругом забито людьми. Люди стоят в кулуарах, заполняют все марши лестниц, площадки и вестибюль.
Они напряженно вслушиваются, стараясь уловить смысл речи адвоката, голос которого еле доносится из зала суда.
— Господа судьи! Сегодня вы судите не разбойника и не злодея… Мой подзащитный не выходил с кистенем на большую дорогу, не подделывал векселей и не посягал на жизнь и имущество своих ближних. Нет! Это человек с незапятнанной совестью, который готов положить душу свою за други своя. И не случайна он так упорно молчал здесь на суде! Что может сказать человек, который не чувствует за собой вины, — перед лицом столь несправедливых и ничем не доказанных, но тяжких обвинений?!.
Переполненный судебный зал. В первом ряду сидит Аспазия, рядом с ней — пожилая женщина, служанка Райниса Аннушка.
В зале мелькают студенческие тужурки, ситцевые платья работниц, сюртуки и блузы, жакеты и косоворотки…
Одна из групп — мастер Зегель и сотрудники конторы Вимбы. Другая группа, где-то позади, — Приеде, Абелите и Никаноров.
На скамье подсудимых Райнис сидит, почти не слушая речь адвоката.
Мысли обвиняемого витают где-то очень далеко.
На адвокатской кафедре солидный господин во фраке, с зачесанными назад седыми волосами. Он говорит холодно и строго, лишь временами переходя на патетические интонации.
— Господа судьи!.. О моем подзащитном наиболее полно высказался свидетель Калниньш, который своими показаниями сильно облегчил задачу следствия и суда…
Под большими портретами трех последних царей за судейским столом восседают три неподвижные фигуры в мундирах. Безразличны и равнодушны их лица, холодны и непроницаемы глаза.
— …Но и Калниньш не утверждает, что Райнис был организатором демонстрации!.. Прошу обратить внимание на том второй, листы дела сорок первый и сорок шестой…
Дряхлый председатель суда перелистывает один из толстых томов, лежащих на судейском столе…
Прокурор язвительно улыбается, вызывающе выкрикивает:
— А каким образом он оказался впереди демонстрации?!
Раздается резкий звонок председателя.
Адвокат, не теряясь, быстро парирует удар:
— Праздный вопрос, господин прокурор!.. Общеизвестно, что обвиняемый под влиянием своих родственников, воленс-ноленс оказался втянутым в демонстрацию. Поэтическое легкомыслие и не более!
Приеде и Никаноров недоуменно переглядываются.
Адвокат наполняет стакан и пьет.
— Господа судьи! Мой подзащитный — поэт, и я позволю себе говорить о нем на языке поэзии… Разрешите процитировать стихи обвиняемого, которые еще не фигурировали в деле…
Он быстрым профессиональным движением достает из портфе-л я необходимые бумаги.
— …Вот юношеские стихи поэта:
За годом год все глубже ты отметишь,
Как одинок ты… Отойдут друзья…
Лишь изредка в пути родного встретишь
Иль стебелек сорвет рука твоя…
Какую крамолу смог бы усмотреть в них господин прокурор?..
Председатель резко звонит и перебивает адвоката:
— Я попрошу защиту держаться ближе к существу дела…
Адвокат протестующе поднимает обе руки.
